Суеверные моряки сначала с ужасом вылупились на выходца с того света, затем выпили за его счет и за его удачу, а потом… согласились выйти с ним в море на новом корабле, которому Аррой дал прежнее название. Поход был удачным, маринеры привезли изрядное количество бесценного черного жемчуга и сиреневые перья каких-то невозможных птиц, за которые арцийские франты готовы были заложить душу Проклятому. Все вернулось на круги своя, но Рене так никому и не сказал, где его носило целых два года.
Одни решили, что Счастливчик таки нашел обетованный берег, его спутники не захотели покидать земной рай, сам же капитан заскучал и как-то исхитрился вернуться. Другие утверждали, что корабль погиб, а Арроя спасла его вошедшая в поговорку везучесть. Были и такие, кто считал, что Счастливчик заплатил за спасение жизнями и душами своих людей.
Пересуды затихли сами собой, Рене же оставался прежним — был весел, открыт, вспыльчив, любвеобилен, продолжал, где нужно и не нужно, играть со смертью. Его новую эскападу в очередной раз объявили безумием, но «Созвездие» назло дурным пророчествам покинул идаконскую гавань накануне осенних штормов и вернулся по весне целым и невредимым. Эта экспедиция стала последней для маринера Рене.
Зимой Эланд посетила странная зараза, подчистую выкосившая самые знатные семьи. Из всех находившихся в Идаконе Арроев остался в живых лишь юный Рикаред, так что вернувшийся Рене неожиданно для себя самого оказался главой фамилии и некоронованным властителем герцогства. Именно тогда он перестал улыбаться, впрочем, протектор из капитана вышел отменный. Рене оказался политиком от бога, что и доказал, заставив считаться с собой не только одряхлевшую Арцию, но и матерых хищников Эр-Атэва и Канг-Хаона.
Несколько неожиданных походов подтвердили репутацию идаконских маринеров и отбили у кого бы то ни было охоту замахиваться на эландское наследство. Фортуна, взявшая Арроя под крыло, демонстрировала редкостное постоянство. Впрочем, даже недоброжелатели молодого адмирала признавали, что удача — только полдела, остального Рене добивался сам…
В дверь робко постучали, и Роман приветливо откликнулся. Ладить с людьми у него давно вошло в привычку Это было куда проще и полезнее, чем убивать. Убивать Роман, кстати говоря, умел превосходно, хотя старался этим умением не злоупотреблять без крайней на то необходимости. Сейчас же он не ждал никакого подвоха. И действительно, вошла хозяйка, вполне заслуживающая прозвища Красотка Гвенда. Женщина, мило покраснев, сообщила, что внизу в общей зале все накрыто к обеду. Впрочем, если ясновельможный хочет откушать у себя, то…
Роман перебил Красотку. Нет, он с удовольствием спустится поболтать с селянами. Решение заезжего нобиля привело Гвенду в восторг — похвастаться подобным постояльцем не мог даже хозяин черемского «Золотого Кабана». Мысли женщины были столь очевидны, что Роман невольно улыбнулся и тут же себя одернул. Негоже расслабляться, выдать себя в придорожной харчевне было бы еще глупее, чем в королевском дворце. Нобиль одернул темно-синий колет, отцепил шпагу, оставив только кинжал в ножнах за спиной, и легко сбежал по крутым ступенькам в общий зал.
Посетителей по весеннему времени собралось достаточно, только вот выглядели они какими-то растерянными и чуть ли не виноватыми. Перед большинством стояли кувшины с вином, и Роман заметил, что пьют молча и сосредоточенно, словно задались целью напиться. Его появленье привлекло настороженное, угрюмое внимание. Странно, жители этого края, насколько он знал, жили более чем благополучно и славились своим радушием и общительностью. Вероятно, в Белом Мосту случилось нечто неприятное.
Вошедшее в привычку умение скрывать свои мысли заставило Романа «не заметить» чужой настороженности. Он весело спросил ужин, и Гвенда опрометью бросилась выставлять на отдельный небольшой стол всяческую снедь.
— Любезная хозяюшка, я приехал один, а вы принесли столько всего, что хватит на дюжину синяков, не к ночи будь помянуты.
Шутка повисла в воздухе.
— Я сказал что-нибудь не то?
— Нет-нет, проше дана, — здоровенный мужчина лет сорока с вислыми темными усами с поклоном подошел к гостю. — Коли ласка будет, прошу за мой стол.
— Охотно, господин войт. Я вижу, вы любите кабанью охоту?
— О, дан охотник?
— Иногда. А иногда — воин, или лекарь, или священник. Но всегда бродяга.
— Дан хочет сказать, что живет, как либр?
— А я и есть либр. Я бард. В моей семье мужчины не расстаются с гитарой, а значит, с конем и шпагой. Сейчас еду в Тарску, а повезет, и дальше, к Последним горам.
— О, я знаю вас, — всплеснула руками Гвенда. — Коли б мне вчера сказали, что сам Роман Ясный до нас будет, я б со смеху вмерла. А то дан и есть? То-то я думаю, что консигна у дана такая необычная. То ведь Романова Троянда?
— Да, Красавица, и я после ужина это докажу, только пусть кто-нибудь принесет мою гитару. А то вы все такие грустные, уж не поселился ли в Белом Мосту, упаси святой Эрасти, людоед?
Смеха не последовало, причем Роман готов был присягнуть, что войт от этих его слов вздрогнул. Дольше бард не сомневался — в селе что-то стряслось. Что именно, либр решил пока не спрашивать.
Рыгор Зимный с надеждой рассматривал приезжего. Красавец, любо-дорого посмотреть, но не размазня, с кинжалом не расстается и, похоже, знает, куда ударить, если что. Да и глаза на месте — небось сразу заметил, что шрам на руке от кабаньих клыков. Надо с ним по душам поговорить, вдруг согласится выступить ходатаем за Белый Мост. К слову барда прислушаются даже синяки. Если тот не поможет, не поможет никто. Рыгор рискнул прервать затянувшееся молчание: